**Эхо забытых шагов**
В подъезде пахло сыростью, дешёвым мылом и вчерашними щами. Лампочка под потолком мигала, как в те времена, когда ещё юный Артём бегал сюда с ключом на шнурке. Он нажал кнопку звонка, и пальцы предательски дрогнули — то ли от пронизывающего холода Екатеринбурга, то ли от груза прожитых лет. Двадцать пять лет он не поднимался на этот этаж. Дважды проезжал мимо дома: один раз случайно, другой — нарочно, замедляя шаг, с сердцем, которое колотилось так, словно предупреждало, что он здесь уже чужой. Но никогда не останавливался.
А теперь стоял. Перед той самой дверью, которую узнал бы с закрытыми глазами. По потёртой ручке, по облупившейся краске, по трещине у косяка — будто само время оставило ему знак.
Дверь открыла женщина в тёмном свитере. Годы согнули её плечи, руки стали тоньше, как высохшие ветви. Но глаза… Те же. Серо-голубые, проницательные, словно они всё ещё ждали.
— Здравствуй, Артём, — сказала она. Голос был тихим, будто хранил молчание для этого момента. — Ты всё же пришёл.
Он кивнул, не находя слов. Просто кивнул, словно мальчишка, опоздавший к ужину. В этом жесте было всё: и вина, и тоска, и облегчение, которое жгло изнутри.
— Проходи.
Квартира почти не изменилась. Те же выцветшие шторы, тот же запах старых книг и корицы, только чуть слабее, как воспоминание. На полке появились новые фото — незнакомые лица, чужие улыбки. Жизни, в которых его не было.
Они сели на кухне. Она налила чай — медленно, будто каждое движение хранило отголоски прошлого. Артём взял чашку обеими руками, словно хотел удержать не только тепло, но и этот миг.
— Я был там, — прошептал он, глядя в стол. — На похоронах. Стоял в толпе. Не решился подойти.
— Я знала, — ответила она. — Видела тебя. В том же пальто, что и у него. Ты смотрел так, будто хотел остаться, но не смел.
Он сжал чашку сильнее. Слова застряли в горле, как ком, который не проглотить.
— Я… думал прийти раньше. Стоял у подъезда, но не мог подняться.
— А теперь? — спросила она, не отводя взгляда.
Он сделал глубокий вдох.
— Прости.
Одно слово. В нём — его уход, его молчание, письма, которые он так и не отправил, звонки, на которые не ответил. Годы попыток забыть, вычеркнуть, убежать.
Она кивнула и накрыла его руку своей. Ладонь была тёплой, без упрёка.
— Я простила. Давно. Мне просто хотелось, чтобы кто-то помнил. Чтобы он не исчез бесследно.
Они сидели в тишине. Не как чужие. Как люди, пережившие бурю и нашедшие покой.
Потом она достала коробку. Потрёпанную, с пожелтевшим скотчем. Внутри — детские рисунки: кривые домики, солнце с лучами-закорючками, кораблик с надписью «мама». Письма, где он жаловался на уроки и хвастался новыми коньками. И тетрадь — с корявыми, но честными стихами.
— Это всё, что осталось, — сказала она. — И ты. Потому что ты пришёл. Потому что помнишь.
Когда он вышел на улицу, ночь уже накрыла Екатеринбург. Окна светились тёплым светом, будто звали обратно. Он шёл медленно, не боясь больше своей тени.
Завтра он вернётся. Без страха.
Потому что там — его прошлое. Его память. И прощение, которого он не ждал, но которое оказалось единственным, что могло исцелить.