**Дневник.**
Гроза пошла внезапно, будто кто-то вылил на Москву ведро с водой. Я возвращалась с работы без зонта, и к тому времени, как добежала до подъезда родителей мужа, была мокрая, как котёнок, выловленный из лужи. «Пережду», — подумала я и постучала. В ответ — тишина. Дверь оказалась приоткрыта. Войдя, я сняла промокшую куртку, повесила в коридоре. Из кухни доносился приглушённый разговор. И вдруг — своё имя.
“…и этот её вечно скулящий голос, — раздражённо говорила Татьяна Ивановна, моя свекровь. — Не пара она нашему Сереже, совсем не пара. Я ему повторяла: найди девушку с характером. А эта… как тряпка.”
Я застыла. Всё внутри сжалось. Волосы липли к шее, но холод, пронзивший меня, был не от дождя.
“Квартира у неё бабушкина, сама ничего не добилась, — продолжала свекровь. — Хозяйка никудышная. Даже не знает, как правильно ребёнка кормить. Я ей объясняю, а она — улыбается и делает по-своему! Упрямая дурочка! Сережа ослеп от любви, вот и не видит, что она ему не жена. Не его она.”
Я выскользнула так же тихо, как и вошла. Дождь всё так же стучал по асфальту, но внутри стало пусто.
А ведь я так старалась… С первого визита, когда вытирала пыль, пекла пирожки, доставала лучшую посуду. А Татьяна Ивановна, лишь переступив порог, окидывала меня оценивающим взглядом: “Сама на квартиру заработала? А кто у тебя родители?” Я терпела, молчала, улыбалась.
“Больше не поеду к твоим родителям”, — сказала я вечером мужу.
“Как скажешь, — обнял меня Сергей. — Но знай: я выбрал тебя. А мама… ну, она есть мама.”
Годы прошли. Дочка, Настенька, подросла, пошла в девятый класс. Я выросла до финансового директора крупной фирмы. Татьяна Ивановна звонила редко, но меня это больше не ранило. Я научилась жить без её одобрения.
Однажды мы с Настей гуляли в парке и случайно встретили свекровь. К моему удивлению, она подошла первой, улыбнулась.
“Привет, девочки. Можно к вам присоединиться?”
Я кивнула. Мы шли, слушая болтовню Насти, а потом Татьяна Ивановна протянула ей деньги, когда та захотела мороженое.
“Я сама куплю”, — сказала я.
“Да брось, — махнула рукой свекровь. — Разве я не могу внучке мороженое купить?”
Пока Настя ела, мы сидели на лавочке. Вдруг свекровь нарушила молчание:
“Оль, мне нужна помощь. С пенсией путаница, бумажки… Сережа вечно занят…”
Я впервые за долгое время улыбнулась.
“Приходите завтра утром, разберёмся.”
“Спасибо, дочка”, — облегчённо вздохнула она.
С того дня что-то изменилось. Татьяна Ивановна стала звонить чаще, спрашивать совета, слушать. И я — вопреки всему — отвечала. Злости больше не было. Осталась лишь… зрелость.
На Новый год мы приехали всей семьёй к родителям Сергея. Когда мы остались вдвоем, свекровь вдруг тихо сказала:
“Прости меня, Оля. Я была дурой. Боялась, что сын ошибётся. А ты — умница. И Настю воспитываешь хорошо, и Серёжу бережёшь. А я только мешала.”
Я вздохнула.
“Всё в порядке, Татьяна Ивановна. Правда.”
Но в тот момент я вдруг поняла: теперь я действительно часть этой семьи. Не потому, что заслужила одобрение. А потому что больше в нём не нуждаюсь.