Тайное свидание на старом погосте
Морозным октябрьским утром Алевтина и её двоюродная сестра Лидия отправились на заброшенное кладбище под Вязьмой, чтобы навестить родные могилы. Туман вился, словно бабушкина пряжа, между потрёпанных временем памятников, а вороньё каркало так, будто спорило, кому достанется последний кусок пирога. Зашли в крохотную церквушку — пахло воском, ладаном и чем-то бесконечно древним. Поставили свечки за упокой, а Лида, вздохнув, впервые написала записку за свою прабабку Марфу. Потом отправились к родительским могилам — смахнули пожухлую листву, протёрли камень, поставили в ржавые жестяные банки скромные астры.
— Ну что, Лидуся, двинемся искать твою Марфу Петровну? — предложила Аля, заматываясь в клетчатый платок.
— Двинемся, — кивнула Лидия, а в груди неожиданно ёкнуло, будто кто-то невидимый дёрнул за невидимую же ниточку.
Брели меж старых захоронений, где мох съел надписи, а берёзы склонились, будто под грузом вековых сплетен. Вдруг Алевтина замерла у скромного памятника.
— Вот же она! Марфа Петровна, — ткнула пальцем в потускневшую фотографию. — Смотри, а тут кто-то уже прибирался. Странно, да?
— Здравствуйте, вы к Марфе Петровне? — раздался за спиной хрипловатый голос.
Аля обернулась и чуть челюсть не уронила. Мысли замелькали, как перепуганные воробьи: «Не может быть!»
— А ещё у вас был сад — загляденье! — мужчина говорил будто между делом. — Твоя прабабка нас, сопливых, туда пускала. Малина — слаще сахара, вишни — с кулак, а белоплодную малину вообще ни у кого не было! И горох — стручки по колено. Марфа Петровна всем детям раздавала. Потом ты родилась, Лидка, а её вскорости не стало. Чаю хотите?
Аля уставилась на сестру, которая стояла, будто громом пришибленная.
— Лидь, ты как? — наливая чай в жестяные кружки, спросила Алевтина.
— Да нормально, лей, — буркнула Лидия, но голос предательски дрогнул.
После развода Лида чаще стала видеться с двоюродной сестрой. Дочь замутила свою жизнь, и родного тепла катастрофически не хватало. О прабабке Марфе, отцовской бабке, она знала разве что по обрывкам фраз. Дом, где родилась, помнила смутно — их отселили из старой пятистенки, когда Лиде и пяти не было. Мать, Зоя, тот дом люто ненавидела и свекрови за глаза звала «старой перечницей» — та ведь была против её замужества.
— Марфа Петровна добрейшей души была, — прихлёбывая чай, продолжила Аля. — Твой дед, Коля, у неё поздним ребёнком был, души в нём не чаяла. Старшие — брат да сестра — разлетелись, как голуби с крыши. Кто в Питер подался, кто в Сибирь осел. Внуков от них прабабка не видала. А Коля при матери пуще глаза берег.
Сначала Марфа Петровна и слышать не хотела о его женитьбе. Твердила: «Зачем тебе семья, сынок? Всё равно разбредётесь, как тараканы по углам!». Коля и не торопился — видать, судьба не стучалась. Но потом, под сорок, встретил твою мать, Зою. Та в гости к тётке нагрянула, а он — бац! — и пропал. Зоя хоть и за тридцать была, а хрупкая, как хворостинка.
И — о чудо! — Марфа Петровна благословила. Видно, старость одолела, испугалась, что сын один останется. Думала, невестка и о нём, и о ней заботиться станет. Только детей, говорила, поздно заводить. Ан нет — Зоя почти сразу тебя, Лидка, и произвела на свет. Счастью не было предела, а Коля будто на десять лет помолодел.
Но тут прабабка слегла. Коля теперь только о жене да ребёнке и думал. Зоя же свекровью и вовсе пренебрегала.
— Жаль, Лида, как всё вышло, — вздохнула Аля. — Марфа Петровна к концу озлобилась — и на детей, и на внуков. Когда ушла — была горькой старухой.
— Спасибо, что рассказала, — прошептала Лидия. — Про сад, про прабабку. Отца давно нет, а мать о ней слышать не хотела. А у меня от того дома — обрывки памяти. Ты же помнишь историю с корытом?
— Ещё бы! — засмеялась Алевтина. — Я тебя чуть не утопила, дурочка! Мы с Петькой и Галкой лягушку в корыте разглядывали. А ты — сопливая, ростом с лапоть. Я тебя подняла, да не удержала — бултых в воду! Хорошо Витька, внук бабки Агафьи, рядом был — выловил.
— Сестрёнка моя ненаглядная! — фыркнула Лидия. — Витьку я помню. Он меня успокаивал, а я ревела. Не от испуга — нет. На мне был уродский зелёный берет с ушами. Я его ненавидела! А Витька — пацан взрослый, он меня потом на качелях катал. Мне так стыдно было перед ним в этом дурацком берете, да ещё мокром! А лягушку так и не увидела.
— Лидь, давай на поминки съездим, — предложила Аля. — Скоро родительская. Там же и прабабкина могила рядом. Ты хоть раз была?
— Где уж там, — махнула рукой Лидия. — Отца не стало рано, я мала была. А мать про Марфу Петровну — как об стену горох. Только и слышала: «Слава богу, сбежали из этой конуры, где зимой носы отмерзают, а летом плесень на стенах цвеёт!»
— Жалко, конечно, — вздохнула Алевтина. — Могли бы и помириться. Ну что, поехали?
В родительский день с утра пораньше Аля и Лида отправились на кладбище. Сперва в церковь — свечки, записки. Лидия впервые написала имя Марфы Петровны. Потом убрали родительские могилы, цветы поставили — скромно, но с душой.
— Ну что, Лидуся, поищем прабабку? — спросила Аля. — Тут, на старом участке, её искать надо.
— Давай, — кивнула Лидия. — Я с родителями пока убирала — поговорила. Сказала, что хочу Марфу Петровну найти, чтобы все обиды ветром развеялись.
— Вон там, глянь— А вот и она, — прошептала Алевтина, протирая потускневшее фото на памятнике, и вдруг за спиной раздался знакомый голос: «Неужели это вы, девчонки?» — обернувшись, они увидели улыбающегося Витьку, теперь уже седого, но всё того же озорного мальчишку, который когда-то вытащил Лиду из корыта и на всю жизнь запомнил её в дурацком берете, а он вздохнул, посмотрел на старые яблони за кладбищенской оградой и сказал: «Пойдёмте, расскажу, как ваша прабабка Марфа учила нас воровать у неё же малину, а потом сама же нас угощала пирогами».