12 мая, воскресенье
Когда Татьяна Владимировна садилась в тот поезд, она знала точно — назад дороги нет. Не от отчаяния, не из-за минутной слабости. Просто наступил тот день, когда ложка выскользнула из пальцев, а поднимать её не нашлось сил. Шестьдесят пять — не лучший возраст для побега, но и не конец.
На ней было поношенное драповое пальто, в руках — потрёпанный чемоданчик с паспортом, метрикой, потускневшей фотокарточкой и банкой смородинового варенья. Не вещи, а доказательства: «я жила, я ещё живу». Ни с кем не простилась. Даже Мария Семёновна с нижнего этажа не заметила исчезновения тихой соседки. Свет в квартире горел, сберкнижка лежала на месте. Татьяна растворилась, как зимний пар на морозе.
Сын не звонил четыре года. Невестка в соцсетях писала, что свекровь «давит», «не даёт дышать», «живёт в прошлом». Татьяна молчала. Молчала годами. А потом проснулась и осознала — если не уйдёт сегодня, то умрёт заживо. В четырёх стенах. В тишине. В ожидании звонка.
Город, куда она направлялась, помнила с войны: покосившиеся деревянные дома, аромат берёзовых дров и сырой земли, тополиный пух на Советской улице. Никто её не ждал. Но ей и не надо было. Она ехала искать себя — девочку в пионерском галстуке, женщину с горящими глазами, мать, которая когда-то верила, что дети — это навсегда.
Сняла угол у бывшей учительницы — сухой, как сухарь, но с тёплыми руками. В комнате пахло мёдом и антоновкой. Тепло шло не от батарей, а от русской печки, от самовара, от доброго слова. Татьяна мела двор, полола грядки, даже красила ставни — чтобы видеть мир свежими глазами.
Потом прибилась в читальню. Без трудовой. Просто приходила, перебирала старые подшивки, гладила кота Василия, варила душистый чай с чабрецом. Через две недели библиотекарша начала угощать её пирожками. Через месяц девочка-студентка спросила: «А есть книжка, чтобы душа не ныла?» Татьяна протянула ей «Анну Каренину». Без пояснений.
О прошлом — ни звука. Не потому что стыдно — потому что слова горлом встают комом. Как объяснить, что родная кровь хуже чужих людей? Что дом — это не потолок над головой, а руки, которые не обнимают. Писала сыну. Письма — короткие, на листочках из школьной тетради. Про воробьёв за окном, про первый снег, про пироги с капустой. Между строк — прощение.
Ответ пришёл в апреле. Конверт с помятым углом, буквы расплывались:
«Мама, я дурак. Воротись. Или скажи, куда ехать. Я… я соскучился».
Она просидела с листком до темноты. Сердце не колотилось — стучало, как часы в прихожей. Потом встала, повязала платок, взяла тот же чемодан. Добавила новую банку варенья. Из крыжовника. Прозрачного, как детские слёзы.
Вокзал. Билет. Паровозный гудок. Теперь — не в никуда. А обратно. Не в прошлое, а в то будущее, которое ещё можно спасти.
*Вывод: Иногда нужно уйти, чтобы тебя наконец увидели.*