То, что не успели
Сначала пропали письма. Затем потускнели фотографии. А потом и сама Нина Ивановна стала растворяться, словно тень на пожелтевшем снимке, забытом под дождём. Она по-прежнему жила в своей «хрущёвке» на окраине Нижнего Новгорода, грела воду в потрёпанном чайнике, вручную полоскала носовые платки и копила мелочь в жестяной банке из-под «Ячменного колоса». Но взгляд её изменился — стал пустым, отрешённым. Будто тело осталось здесь, а душа давно ушла вперёд. И всё чаще глаза её цеплялись за пустоту, словно она ждала кого-то. Того, кто не вернётся. Кого уже никто не ждёт.
Когда Даша приехала к бабушке в конце сентября, в подъезде пахло сыростью, дешёвым мылом и вчерашними щами. Лестница скрипела под ногами, краска на перилах облупилась, а на стене возле лифта кто-то вывел шариковой ручкой: «Здесь любили». Дверь открылась не сразу. Бабушка долго всматривалась в глазок, будто не вспоминала, а узнавала.
— Думала, ты улетела, — прошептала она, глядя на внучку сквозь туман воспоминаний.
— Я только приехала, бабуля, — улыбнулась Даша. — Соскучилась. И… хотела кое-что найти. Помнишь, ты рассказывала про письма от деда?
Бабушка замерла. Казалось, слова не дошли до неё. Рука с чайником дрогнула, вода пролилась на стол — капли так и остались лежать.
— Какие письма? — переспросила она, будто забывала в сотый раз.
— Те, что он присылал. Сначала из части, потом… после. Ты говорила, они лежат в коробке с пуговицами. С зелёной крышкой.
Бабушка сморщила лоб. Долго молчала, потом выдохнула:
— Всё было как в дыму. Будто кто-то пришёл ночью и унёс мою память. Было… и нет.
— Может, ты просто не хочешь вспоминать? — осторожно спросила Даша. — Я не сержусь. Мне просто нужно понять. Себя понять.
Ночью, когда бабушка уснула, Даша тихо прокралась в комнату и начала искать. Рылась в ящиках, открывала старые коробки. Нашла ту самую — с пуговицами: горсть металлических кружочков, ржавые иголки, мотки ниток. Писем не было. Лишь в углу — пуговица с якорем. Она зажала её в кулаке. До боли.
Утром бабушка смотрела на неё настороженно.
— Ты что-то искала ночью. Слышала. Опять эти разговоры?
— Я ищу не вещи, бабуля, — устало ответила Даша. — Я ищу, откуда я взялась.
Нина Ивановна опустила глаза. Губы сжались. И вдруг резко выдохнула:
— А ты знаешь, как он погиб?
Даша застыла.
— Говорили — на заводе. Сердце. В обед…
— Враньё, — перебила бабушка. Голос был ровный, но глаза блестели. — Он ушёл в лес. Без слов. Без записок. Не вернулся. Искали. Писали в участок. Неделю искали. А потом… перестали.
— Почему ты молчала?
— Ты была маленькой. Не хотела, чтобы боялась. Теперь ты большая. Пора знать. Но знай: правда не всегда лечит. Иногда она — как гиря.
Они молчали. За окном скулила собака. Где-то внизу хлопнула дверь. Время тянулось равнодушно. А на столе между ними лежала старая фотография. На ней дед Даши — молодой, с неуверенной полуулыбкой, будто стеснялся камеры. Лицо вполоборота, пальто расстёгнуто, а в глазах — тоска.
— Он был сильным, — прошептала Даша.
— И был. Просто… не до конца. Даже сильные ломаются. Тихо.
Бабушка взглянула в окно. Солнце пробивалось сквозь потертые занавески. Свет падал на её лицо, и в этот момент она казалась почти невесомой.
Перед уходом она вдруг крепко обняла Дашу. Неожиданно крепко. Будто боялась, что это последний раз.
— Забери коробку. Я уже не помню, что там. Может, ты вспомнишь за нас…
Даша уехала вечером. В электричке она открыла коробку у себя на коленях. Внутри — нитки, пожелтевшие газеты, спичечные коробки. И — записка. Узкая полоска, почти рассыпающаяся, с размытыми чернилами — от слёз или дождя. Три строчки.
«Прости. Не смог. Живите за меня. Пусть у вас выйдет.»
Даша не плакала. Просто прижала бумагу к груди и смотрела в окно. За стеклом — ночь, густая, как смоль, и такая же своя. Мелькали станции, редкие фонари, чёрные ветви деревьев. Всё было беззвучно. Будто жизнь замерла, уступая место чему-то важному.
Иногда, чтобы собрать себя, нужно вытащить наружу всё, что прятали. Всё, что хранили от тебя — из любви, из стыда, из страха. Иногда это единственное, что делает тебя тобой. То, что не успели они. И теперь, может, придётся тебе.