Когда ушла жена — и пришло прозрение
Екатерина улетела в командировку в Киев на три месяца. Прошла всего неделя, а ощущалась как год. Она сидела в номере гостиницы, усталая, но довольная — сегодняшние переговоры прошли блестяще. Решила позвонить домой, в Москву, услышать родные голоса.
— Привет, Дмитрий! Как у вас там дела? — спросила она, стараясь звучать бодро.
— Привет! Всё отлично! А ты как? — ответил муж, но в его голосе прозвучала какая-то фальшь.
— Я… — начала Екатерина, но вдруг в трубке раздался детский крик.
— Мам! Папа врет! — перебил её сын Максим.
У неё ёкнуло сердце.
— Дмитрий, что это было? Что Макс имел в виду?
— Да ерунда, шутит! — засмеялся муж, но смех вышел натянутым.
Она почуяла неладное. И не ошиблась. За этой показной лёгкостью скрывалась измотанность, раздражение и растерянность мужчины, оставшегося один на один с «женской долей» — детьми, домом и бесконечными заботами.
Первые дни он был уверен: справится легко. Ну что сложного в «бабьих делах»? Сварить борщ, отвести детей в школу, постирать, убрать. Разве это подвиг?
Но утро начиналось с хаоса. Максим, не выспавшийся, орал, что забыл сделать проект. Машенька ревела, потому что не могла найти бант. Каша пригорала, молоко убегало, а ему ещё нужно было успеть на работу…
Он метался, опаздывал, срывался на детей, потом корил себя. Работа валилась из рук. Квартира медленно превращалась в свалку.
Однажды Маша слегла с температурой. Ночные кошмары, слёзы, поиски жаропонижающего, вызов врача. А параллельно — Максим с несделанными уроками, молчаливый и злой. Гора посуды. Гора белья. Деньги таяли, как снег весной. Нервы — на пределе.
И он вспоминал, как легкомысленно говорил Екатерине: «Да не переживай, я всё улажу». Как пропускал мимо ушей её усталые вздохи, когда она, загруженная пакетами, возвращалась с работы, готовила, проверяла уроки, решала миллион дел. Он не замечал её усталости, потому что не хотел замечать.
Теперь видел. Теперь понимал.
— Катя, — наконец выдавил он, — я был идиотом. Прости. Я не понимал… Даже не пытался.
Екатерина молчала несколько секунд, потом тихо спросила:
— Мне вернуться?
— Нет! — твёрдо ответил он. — Ты должна закончить проект. А я… я должен научиться быть отцом и мужем.
Он взялся за ум. Составил расписание, начал вставать на час раньше, записывал всё: родительские собрания, кружки, дни рождения друзей детей. Научился варить щи, готовить гречку с котлетами, печь блины. Сестра Наталья подсказала, как выводить пятна с белой рубашки. Книга по детской психологии стала его «настольной библией». Иногда, сидя у кровати спящих детей, он молча смахивал слезу — от усталости, от стыда за прежнюю слепоту.
Когда Екатерина вернулась, она не узнала квартиру. Всё сверкало. На плите дымился суп, в духовке румянилась картошка с мясом. Дети бросились к ней, обнимая так, будто боялись, что она снова исчезнет.
А Дмитрий просто сказал:
— Я так рад тебя видеть.
— А это что за аромат? — улыбнулась она.
— Картошка по-деревенски. Четвёртый блин, но уже не комом.
Вечером, когда дети уснули, они сидели на кухне, пили чай с лимоном и говорили — без спешки, без раздражения, как не могли говорить годами.
— Кать, — осторожно начал он, — давай в выходные будем нанимать уборщицу. Несправедливо, что ты всё тянешь одна. Это наш общий дом.
Она долго смотрела на него, потом взяла его руку в свои.
— Я ждала этих слов.
И тогда он понял: счастье — не в идеальной чистоте или кулинарных шедеврах. А в том, чтобы те, кто тебе дорог, знали — ты рядом. Не на словах. На деле.