Тень семейного раздора
Вся наша родня отвернулась от меня и брата, когда мы полгода назад решили отправить отца в пансионат для пожилых в Перми.
Родные назвали нас чёрствыми эгоистами, будто мы выбросили отца, как надоевшую вещь. Но ведь мы знаем — там ему лучше, там безопасно, там о нём заботятся. И всё равно этот выбор разорвал нам сердце и развалил семью.
Я, Алиса, и мой брат Дмитрий давно живём отдельно от родителей. У нас свои семьи: у Димы жена и двое детей, у меня муж и дочь. Мы всегда помогали родителям — навещали, возили к ним детей на лето в их домик под Пермью. Но годы бегут, и родители старели прямо на глазах.
Между отцом и матерью была огромная разница — почти двадцать лет. Отцу, Николаю, сейчас восемьдесят три. Пока мама была жива, он держался молодцом. Никто и не верил, что он в таком возрасте. Но три года назад мамы не стало, и отец остался один. Это его сломало.
Он стал другим. Будто погас: забывал пить таблетки, перестал ухаживать за собой. А характер испортился — в плохие дни мог выгнать нас, орал, чтобы уходили. Один раз мы чуть дверь не выломали — два дня не брал трубку, не открывал, соседи его не видели.
Мы с Димой всегда хорошо ладили и заботились об отце вместе. Его жена и мой муж тоже помогали, чем могли. Думали, отец со временем оправится, возьмётся за внуков, за огород, вернётся к жизни. Но становилось только хуже.
Полгода назад он начал говорить странности. Мог вдруг сказать, что мама вышла в магазин или сидит на кухне. Путал года, называл нас маленькими, хотя мы давно уже взрослые. Пошли к врачам. Диагноз ударил, как обухом: возрастные изменения мозга. Таблетки могли чуть замедлить, но не остановить.
Мы с братом решили, что отец переедет ко мне. Дима обещал помогать деньгами. Но отец наотрез отказался покидать дом. Один раз так разошёлся, что мы скорую вызвали — чуть инфаркт не случился. Врачи сказали не нервировать его, и мы отступили.
Но отцу становилось хуже. После инсульта он почти перестал двигать правой рукой, начал хромать. А самое страшное — стал уходить из дома и теряться. Соседи находили его в соседних дворах — растерянного, не понимающего, где он. Это было уже опасно.
Ухаживать за человеком в здравом уме — одно. Но жить с тем, кто может в любой момент уйти и не вернуться, — совсем другое. Мы с Димой начали искать пансионат, где отцу будет круглосуточный уход.
Выбирали мучительно. Объехали штук десять мест, читали отзывы, разговаривали с персоналом. В конце концов нашли подходящее — уютный частный дом под Пермью, с врачами, прогулками в саду, бассейном и даже шахматным клубом. Дорого, конечно, но ради отца мы были готовы на всё.
Первое время навещали каждый день, смотрели, как он привыкает. К нашему облегчению, отец будто ожил. Перестал путаться в словах, мог подолгу разговаривать, даже подружился с другими постояльцами — играли в шахматы, смотрели советские фильмы. Говорил, что ему там хорошо.
Мы выдохнули. Отец под присмотром, пьёт лекарства, не рискует потеряться или упасть. Мы сделали всё для его безопасности. Но родные этого не поняли.
На нас обрушились с обвинениями. Решили, что мы сдали отца в какую-то обитель, где его морят голодом и издеваются. Особенно злилась тётя Нина, младшая сестра отца. Её слова резали: «Предали родного человека! Выбросили, как старую мебель!» Её злость заразила остальных, и скоро вся родня нас отвергла.
Мы пытались объяснить: показывали фото пансионата, рассказывали, как там хорошо, цитировали слова отца. Но никто не слушал. Тётя Нина кричала, что мы бездушные, что отец страдает в неволе, что лишили его дома.
В какой-то момент мы сдались. Пусть думают, что хотят. Мы с Димой знаем правду: отец под присмотром, он улыбается, играет в шахматы, а не бродит один по улицам, рискуя жизнью. Его покой и безопасность — вот что важно.
Но каждый раз, когда я его вижу, сердце сжимается. Мы спасли отца, но потеряли семью. И эта рана, кажется, не заживёт никогда.