**Дневник. Запись от 12 октября.**
Сколько раз я пытался начать эту запись, но слова застревали в горле. Боль, которая скопилась внутри, тяжелее любых камней. Если пишу — значит, больше не могу молчать.
Тридцать лет назад я покинул родную деревню в Белоруссии и переехал в Россию. Начинал с работы на стройке, потом своими силами открыл бизнес — скромный, но честный. Женился на Наталье, воспитал сына Илью, построил дом под Москвой. Казалось, жизнь наконец-то устроена. Но смерть отца перевернула всё с ног на голову.
Мама умерла два года назад, и с тех пор в семье будто оборвалась последняя нить. Она всегда мирила нас с сестрой, заступалась, находила добрые слова. Теперь её нет — и свет словно погас.
Моя сестра, Анастасия, уже двадцать лет живёт в Германии. Приезжала редко — на Новый год, изредка летом, да и то ненадолго. А я оставался рядом с родителями: возил их по больницам, колол дрова, чинил крышу старого дома. И вот, как только отец закрыл глаза, Настя объявила, что наследство должно быть «разделено». Не по совести, не по справедливости — просто поделено, будто речь о чужой квартире, а не о доме, где мы выросли.
Я пытался объяснить: «Мне не нужно всё. Но дом — он же мой, здесь мой сын, моя жизнь. Ты же сама выбрала другую страну». В ответ — ледяной взгляд и слова, будто ножом по сердцу: «Ты просто присвоил себе то, что принадлежит и мне». И ведь адвоката она уже нашла — будто готовилась к этой битве годами.
Хуже всего — она считает, что я подделал завещание. Будто я, её брат, способен на такую подлость. Отец оставил дом мне — разве это не его право? Разве не я был рядом, когда ему нужна была помощь? Она живет в роскоши: вилла под Мюнхеном, муж-банкир, дети учатся в частной школе. А я вкладывался в родителей, в их покой, в этот проклятый дом, который теперь стал яблоком раздора.
«Дело не в деньгах, а в принципе», — твердит Настя. Какой принцип? Разрушить последнее, что связывает нас? Превратить память в торговую сделку?
В детстве мы делили булочки в школьной столовой, прятались от дождя в сарае, мечтали о будущем. Я радовался её успехам, гордился, когда она уехала учиться. Теперь смотрю на неё — и вижу чужого человека.
Я не ищу сочувствия. Просто хочу, чтобы кто-то понял: предательство родного человека — это как нож в спину. Оно отнимает сон, заставляет сомневаться в каждом прожитом дне. Может, зря я бился, зря отказывал себе, зря ночами сидел у постели отца?
Что делать — не знаю. Идти в суд? Доказывать, что я не вор? Или махнуть рукой — пусть забирает, если ей так надо?
Держусь не за стены, не за землю — а за память. За тех, кто не предал. За правду, которая все равно должна восторжествовать.
Иногда мне кажется, будто мама смотрит на нас сверху. Молюсь, чтобы её сердце не разорвалось от того, во что мы превратились.