**Лестница в никуда**
Никогда ещё ни один звонок не раздавался так рано. Особенно для него, для Александра Петровича Никитина, участкового врача с тридцатью годами за плечами, привыкшего к размеренному ритму: каждый день начинался в 7:15 — кружка крепкого чая, свежая газета, неспешная прогулка до больницы. Всё было чётко, как ход кремлёвских курантов. Но не в этот раз. В 5:38 — время, когда даже улицы Москвы ещё спали, укутанные в предрассветный туман, — зазвонил телефон, резкий, как крик в тишине.
Он поднялся, сбросил одеяло, на ощупь нашёл халат, поднял трубку, не зажигая света.
— Да?
— Это Варвара Григорьевна… Из двенадцатой квартиры… Вы, наверное, не помните… Мой сосед Дмитрий… Он… он, кажется, мёртв.
Голос звучал хрипло, будто старый патефон, доигрывающий последнюю пластинку. В словах не было паники — лишь растерянность и ужас, будто всё происходящее было не явью, а тяжёлым сном, от которого не проснуться.
— Вызовите скорую, — пробормотал Александр Петрович, зная, что уже поздно.
— Боюсь одной идти туда… Он в подвале. Говорил, свет там гаснет в шесть. Просил, если что, звать вас…
Он замер. Дышал тяжело, как перед входом в палату, где уже не борются, а просто ждут конца. Он знал: начинается то, чему не учат ни в институте, ни в жизни.
— Он сказал: если услышу скрежет — значит, конец… — прошептала она.
Тогда врач понял: сна не будет.
Через час он стоял у обветшалой пятиэтажки на окраине Тулы. Дом будто ссутулился от старости: облупленная краска, мутные окна, гнетущая тишина. Варвара Григорьевна встретила его в лёгком платке, накинутом на ночную рубашку, руки спрятаны в складках, глаза опущены.
— Вчера он говорил, будто из подвала «зовут». Я смеялась… А ночью… крик. Скрежет. Потом — тишина…
Она говорила шёпотом, будто боялась, что стены услышат. Александр Петрович молча кивнул.
Подвал находился за домом. Разбитые ступени, железная дверь без замка, скрипящая на ветру. Он сжал фонарь, стиснул зубы. Спустился.
Запах сырости и плесени ударил в нос, будто это место десятилетиями не знало людей. Свет моргнул и погас. Он включил фонарь. Луч выхватил ящики, паутину, сломанный стул и… человека.
Мужчина сидел на корточках, лицом к стене. Пальто расстёгнуто, руки беспомощно лежали на коленях. Александр подошёл ближе. Сердце стучало глухо.
— Дмитрий?
Тишина. Лишь когда он приблизился вплотную, плечи мужчины дёрнулись.
— Я слышу их, — прошептал тот. Голос был чужим, будто говорил не он, а кто-то другой, прячущийся внутри.
— Кого?
— Тех, кто под нами… Они шепчут. Они помнят. Ждут. Они про всех знают…
Он повернул голову. Глаза — пустые, как потухшие угли. Александр положил руку на его плечо. Тот не дрогнул.
— Уже поздно, — тихо сказал Дмитрий. — Я открою им.
И тогда — из темноты подвала — раздался скрежет. Долгий. Металлический. Пронзительный. И Александр Петрович услышал его. Он дрожал. Не от страха — от осознания, что это не забудется.
Скорая приехала через двадцать минут. Дмитрия нашли у стены — без сознания, но живого. Диагноз — острый психоз на фоне депрессии, отягощённый чувством вины. Дежурный врач заполнил бумаги механически, не вникая. Никто не спросил, что именно услышал человек под лестницей.
Александр не пошёл домой. Он сел у входа в подвал. Закурил — впервые за пятнадцать лет. Медленно вдыхал дым, будто вбирал чужую боль. Он думал не только о Дмитрии. Он думал о себе. О том, как с годами в каждом из нас появляется лестница вниз. Иногда она узкая, едва заметная. Иногда — широкая и обрывистая. Главное — без перил.
И о том, как важно, чтобы в самый тёмный момент рядом оказался кто-то, кто спустится следом. Не спасать. Просто быть рядом. Чтобы скрежет не звучал в одиночестве.
Он потушил окурок. Вышел на улицу. Утро было серым, но в этой серости уже теплился свет. И Александр Петрович понял: сегодня он нужен. Хоть кому-то. Хотя бы себе.