Волны воспоминаний
Чердак застонал под шагами Дмитрия, будто нехотя пробуждаясь от долгого сна. Ступени скрипели, словно кости старика, потревоженного среди ночи. Здесь пахло временем — застывшим, как варенье в банке, сладким и горьким одновременно. Пахло детством, которое вцеплялось в сердце когтями и не отпускало. Дмитрий не ступал сюда двадцать пять лет. Не с тех пор, как уехал из деревни, хлопнув калиткой так, что слетела петух с флюгера. Тогда, в восемнадцать, мир казался тесным, как их изба с печкой-голубушкой, скрипучими половицами и тишиной, в которой материнские слова падали, как камни в колодец. Он рвался на волю. А теперь стоял здесь, в сумраке, где прошлое ждало его, не моргнув.
Дмитрий, мужчина с сединой у висков и тяжестью в плечах, чувствовал себя призраком в этих стенах. В кармане — смятый билет на электричку, купленный второпях. Неделю назад мать закрыла глаза навсегда. Тётка Катя позвонила: «Дима, она всё тебя звала». В голосе не было упрёка — только усталость, как у реки, несущей свои воды без радости.
Он приехал через три дня. Похоронил. На погосте стоял, как чужой, будто это не его жизнь, а декорация к чужой пьесе. Молчал у холмика, где земля ещё дышала сыростью. Долго. Без слёз, без слов. А потом не смог уйти. Остался в доме, бродил по комнатам, как тень. Всё было на месте: на гвоздике висел её ситцевый халат с оторванным карманом, в буфете — потрёпанная книга рецептов с закладкой-ленточкой, под матрасом — конверт. С его именем. Нераспечатанный. Ждал.
Чердака он боялся. До сегодня. Люк наверх шептал ему в спину, напоминая о том, чего он боялся коснуться.
В пыльном углу лежала коробка. Старая, с надписью «Не ворошить. Мама», выведенной её рукой — родной и забытой. Внутри — фотографии. Пожелтевшие, с надорванными краями, но яркие, как вспышки грома. Он — пацан с разбитыми коленками, с улыбкой, которую сам не узнавал. Мать — молодая, в платочке, завязанном наспех, с глазами, полными света. Отец — суровый, но с морщинками у глаз, держащий его за плечо, будто оберегая от бед. Под снимками — тетрадь. Её почерк — ровный, с лёгким наклоном — звучал, как голос из давно потерянного радио.
Дмитрий читал, сидя на бабушкином сундуке, поджав ногу, как в детстве, когда прятался здесь с книжкой. Читал, пока за окном не стемнело, пока буквы не поплыли перед глазами, а пальцы не одеревенели от холода. В тетради была вся правда: как она прятала от него отцовские письма, чтоб не ранило. Как копила на его институт, откладывая по десять рублей в жестяную коробку из-под печенья, экономя даже на чае. Как сидела у окна, сжимая телефон, ждала звонка. Как плакала, когда он молчал. Как гордилась им, даже когда он этого не заслуживал. Как не лезла в его жизнь — не от равнодушия, а от любви, которую он так и не разглядел.
Он вышел на крыльцо. Над деревней раскинулось небо — чёрное, как смоль, усыпанное звёздами, которых не видно в городе. Дмитрий присел на старую скамью, положил ладонь на шершавое дерево, чувствуя, как холод пробирается под кожу, будто само прошлое просачивается в жилы. И впервые за годы прошептал:
— Прости, мам.
Через месяц он продал московскую однушку. Без сожалений. Передал ключи новым жильцам, закрыл дверь и не обернулся. Оставил всё: диван с продавленными пружинами, телевизор с треснутым экраном, даже книги, которые когда-то казались спасением. Вернулся в деревню. В дом, где сделал первый шаг и где мать закрыла глаза в последний раз.
Он переложил печь, как учил отец. Починил крыльцо, вставил новое стекло в раму, вычистил огород от прошлогодней листвы. Устроился учителем в сельскую школу — не по призванию, а потому что понял: кто-то должен быть тем взрослым, который слушает. Говорил с детьми так, как мечтал, чтобы говорили с ним — без крика, без унижений.
На чердаке теперь был порядок. Коробки стояли ровно, пыль смели, тишина стала мягкой, как материнские руки. В углу — коробка с надписью «Дима. Беречь». Он берег её. Не как реликвию, а как часть души. Иногда открывал. Иногда просто сидел рядом.
Потому что есть вещи, которые нельзя выбросить. Даже если они режут по живому. Особенно — если режут. В этой боли — любовь, которую он так долго не замечал.