**Чужая печаль в моём сердце**
Сегодня я еле доплёлся домой. День выдался адским: с утра шеф орал как резаный, к обеду навалили кучу дел с пометкой «срочно», а пробки добили окончательно. Уже двенадцать лет копчу небо в бухгалтерии крупной фирмы в Екатеринбурге, и с каждым годом вставать утром становится труднее. Смысл жизни теряется где-то между декларациями и бесконечными переработками. Дома меня ждала старая «двушка», кот Васька, подобранный во дворе, и стопка непрочитанных книг, до которых вечно «не доходят руки».
Мечтал только о тишине, кружке чая и паре часов без мыслей. Но, свернув к дому, увидел странное.
На остановке сидела старушка — в потрёпанном плаще, с простым пакетом на коленях. Она не просила милостыню, не плакала — просто сидела, уставившись в никуда. Но глаза… глаза были мокрыми. Слёзы катились молча, и она вяло вытирала их рукавом.
Я собирался пройти мимо. Голова гудела от усталости. Но в груди ёкнуло. Остановился. Помолчал. Шагнул ближе.
— Вам плохо? — спросил тихо.
Она вздрогнула, подняла взгляд. Усталый, словно раздавленный. Попыталась улыбнуться — не вышло.
— Ничего… просто присела отдохнуть.
— Да вы тут уже полчаса сидите, — осторожно заметил я. — Может, помочь чем?
Она сжала губы, будто решала, говорить ли. Вертела пакет в руках. Наконец вздохнула:
— Видите ли… не хочу домой. Там пусто. Муж год как умер. Сын в Питере. А сегодня ему было бы семьдесят. Купила торт, свечку… но кому это теперь? Праздник для себя? Вот и сижу. Смешно, да?
Я молчал. Что тут скажешь? Слова иногда — просто пустой звук.
— У меня как раз чайник закипел, — сказал я. — Мятный, с мёдом. Составите компанию?
Она насторожилась:
— Серьёзно зовёте какую-то бабку в гости?
— А чего нет? Может, мы даже соседи.
Она фыркнула:
— А вы точно не псих?
Я улыбнулся:
— Психи, кажется, мятный чай не предлагают.
Она встала. Неуверенно. Сжимая пакет, будто боялась передумать.
— Я — Галина, — прошептала.
— Иван, — кивнул я. — Теперь не чужие.
На кухне пили чай. Галина рассказывала, как с мужем каждое лето варили вишнёвое варенье, как он мастерил скворечники, как обожал Высоцкого. Я слушал, не перебивая. Лишь кивал иногда.
— А ты сам давно один? — вдруг спросила она.
— Пять лет, — ответил. — Жена ушла. Не ссорились — просто стали чужими. Она в Москву, я — тут.
— Дети?
— Не сложилось.
Галина вздохнула:
— Одиночество — штука коварная. То радуешься тишине, то боишься её.
— Зато у меня Васька есть, — усмехнулся я. — С ним хоть погоду обсудить можно.
Они засмеялись. Потом она взглянула на часы.
— Спасибо, Ваня. Правда помог. Пойду, пожалуй.
— Заходи, — сказал я. — Чайник всегда на плите.
С того вечера она стала заглядывать часто. То с пирожками, то с новыми тёплыми носками, то просто поболтать. Говорили о жизни, вспоминали былое, иногда молчали — и даже молчание было тёплым.
Я понял: иногда, чтобы спасти человека, достаточно просто остановиться и сказать: «Я рядом».