Он стал ей отцом, хоть и кровей в ней не было — и больше никого она так не звала.
— Руки прочь! Чего тебе от меня надо? Я тебе ничего не должен! А вдруг это и не мой ребенок вовсе? — орал Алексей, хлопая дверью так, что стёкла задрожали.
Галина застыла в коридоре, будто громом поражённая. Ещё вчера он целовал её в плечи, клялся в вечной любви, сулил свадьбу и божился, что она — его судьба. А сегодня в его глазах — только злоба да брезгливость, а слова режут, как нож. Ей тридцать семь, это её первая беременность, но она уже решила — ребёнка оставит. Даже если одна. Чуда она не ждала, просто твёрдо знала: выносит, родит, вырастит.
Так на свет появилась Дашенька. Тихая, светловолосая, будто лучик в пасмурный день. Не капризничала по ночам, не хворала — словно чувствовала, что маме не до сюсюканья. Галя ухаживала за дочкой исправно: купала, кормила, водила к врачу. Но без души — будто по инструкции. Дашу никто не прижимал к груди, не шептал ей: «Радость моя, солнышко». Всё было чётко, как по расписанию.
Девочка подросла. К семи годам она уже привыкла к тишине в доме, к маминой холодности, к её вечной усталости. А потом в их жизнь вошёл мужчина.
В деревне под Липецком сразу зашептались: «Глянь-ка, к себе какого-то бродягу привела! Да ещё говорят, срок отмотал!» Бабы за спиной перемывали косточки, но Галина сплетни игнорировала. Она чувствовала — Николай, возможно, её последний шанс. Молчаливый, с тяжёлым взглядом, но руки — золотые.
С его приходом дом Галины преобразился: забор выровнялся, стены засияли свежей краской, во дворе воцарился порядок. Работы он не боялся: соседке крышу починил, вдове колодец выкопал, а в ответ брал лишь «спасибо» да банку огурцов. Шушуканья стихли. Николай заслужил уважение. И сама Галя рядом с ним изменилась — стала мягче, и на Дашу взгляд у неё потеплел.
Однажды, вернувшись из школы, девочка увидела во дворе качели — крепкие, деревянные, с верёвками. Она даже глазёнкам не поверила:
— Это… мне?.. Дядя Коля?..
— Ну конечно, доча! Давай, пробуй, не сломаются!
С той поры он стал для неё больше, чем просто мамин сожитель. Готовил завтраки, завязывал платок перед школой, учил, как костёр разводить и нож точить. Рассказывал истории: как ухаживал за больной матерью, как брат его из квартиры выгнал, как впервые пожалел, что своих детей не родил.
Даша слушала, разинув рот. На Новый год он подарил ей коньки — настоящие, не дешёвку. И сам повёл на пруд. Учил падать, вставать, скользить. А однажды, уже засыпая, она прошептала:
— Спасибо, пап…
Он тогда отвернулся и заплакал. Впервые за много лет. Тихо, по-мужски — чтобы никто не видел.
Она выросла. Уехала в Белгород учиться. Он приезжал с авоськами еды, стоял под окнами института в день экзаменов, бормотал: «Справишься, девонька». Отдавал последние рубли, был рядом, когда она замуж выходила. И когда рожала своих детей. Внуков держал на руках с такой нежностью, будто это его кровь.
Когда его не стало — сердце Даши будто остановилось. Воздух вокруг словно изменился. В доме пахло теперь не пирогами, а пустотой. Она шла на кладбище, несла цветы и шептала:
— Ты всегда был моим папой. Единственным. Настоящим.
Ведь отец — не тот, кто жизнь дал, а тот, кто рядом остался, когда все ушли. Кто обнял, когда руки дрожали. Кто сказал: «Я тут», — когда страшно было. Даша до сих пор хранит его фото. На них он улыбается. И она знает — он был её светом, её опорой, её настоящим отцом.