**Тишина, которая оживает**
Светлана застыла у окна, разглядывая дождливые улицы Казани. «Нам надо пожить отдельно» — слова её мужа Дмитрия звучали в голове, как отголоски далёкой грозы. На подоконнике дымилась кружка с мятным чаем — уже пятая за вечер. Старая привычка: заваривать чай, когда душа на грани.
«Нам надо пожить отдельно» — бросил он так буднично, будто обсуждал график отключения горячей воды или пробки на мосту. Так же обыденно, как заявлял: «Суп пересолен» или «Опять ты разбросала журналы».
В зале гудел старый пылесос, купленный в первый год их брака. Тогда они спорили в магазине: она хотела лёгкий, а он — «солидный, чтоб на десятилетия хватило». Теперь он просто гудел, монотонно, как их совместная жизнь. Светлана поправила воротник потрёпанной кофты — такой же выцветшей, как половина её гардероба.
Четырнадцать лет. Утренний кофе для него — ровно в семь, без сахара, с каплей коньяка. Рубашки — выглажены до хруста. Носки — строго по цветам. Плов — по пятницам, потому что «так принято».
Она вспомнила их первую встречу на дне рождения друга. Он подошёл, улыбнулся: «Девушка в сиреневом, потанцуем?» Тогда она ещё носила яркие платья и смеялась громко, не боялась быть собой.
— Света, ты меня вообще слушаешь? — голос Дмитрия выдернул её из воспоминаний. — Я говорю, мне нужен воздух. Время подумать.
Она кивнула, разглядывая потёртую бахрому ковра. Пять лет собирались его поменять, но Дмитрий всегда находил причины: то кризис, то «давай после рекламации», то «этот оттенок не в моде».
— Я сниму квартиру в центре, — продолжил он, барабаня пальцами по столу. — Заберу вещи. И… Может, так будет лучше?
«Мы». Она заметила это слово. Всегда «мы», но почему-то решения принимал он один.
— Ладно, — её голос прозвучал неожиданно твёрдо.
— Ладно? — Дмитрий нахмурился. Он явно ждал истерики, слёз, но не этого. — То есть… просто ладно?
— Да, — она отхлебнула остывший чай. — Когда съезжаешь?
Он замялся, глядя на неё с непривычным недоумением:
— В воскресенье. Риелтор уже подобрал варианты.
«Значит, готовился давно», — мелькнуло у неё, но она промолчала.
Вечером, собирая его вещи, она находила обломки их прошлого. Вот шарф, подаренный на седьмую годовщину. Запонки от тёщи. Блокнот с её «недостатками», выведенными его чётким почерком: «слисно много философствует, не умеет жарить котлеты, забывает закрывать тюбик…»
Блокнот попался ей случайно два месяца назад. Тогда она рыдала до утра. А на рассвете встала и сделала его любимые сырники — «чтобы румяные, но не сухие».
Теперь, складывая его джинсы в чемодан, она чувствовала странное облегчение. Будто воздух в квартире становился чище, а камень в груди таял.
— Заеду в среду за пиджаками, — бросил Дмитрий, стоя в дверях с сумкой. — И поливай кактус. Мама его обожает.
Она кивнула. Кактус — подарок свекрови. Светлана его терпеть не могла: колючий, вечно цепляющийся за занавески. Но поливала, пересаживала — всё по науке. Сейчас, глядя, как Дмитрий проверяет карманы — паспорт, ключи, телефон, — она думала только о кактусе.
— И… не кисни, — добавил он с привычной снисходительной ухмылкой. — Займись чем-нибудь. Может, на йогу запишешься? Или макраме.
Дверь захлопнулась. В прихожей остался запах его одеколона — резкий, с нотками дуба. Тот самый, что она дарила ему каждый год, потому что «ну зачем экспериментировать».
Светлана медленно выдохнула, прислонившись к стене. Внутри была пустота. Не боль, не страх — просто пустота. И тишина. Невероятная тишина.
Она включила свет в спальне и замерла у книжной полки. На кухне тикали часы, но теперь их звук казался другим — не давящим, а просто отсчитывающим время. Её время.
Первые дни она просто спала. Приходила с работы, падала на диван и вырубалась до утра. Будто тело наконец получило право остановиться, скинуть груз чужих ожиданий.
В четверг позвонила подруга Оля:
— Свет, ты где пропадаешь? Может, в «Пироговой»?
— Не могу, — начала она и запнулась. Почему не может? Никто не ждёт дома с вопросами «где шлялась?» или «опять на кофе потратилась?».
Через час она сидела в уютной булочной, грея ладони о кружку капучино. Оля трещала о новом бойфренде, а перед Светланой красовался кусок «Наполеона» — слоёный, с заварным кремом, абсолютно бесполезный с точки зрения «правильного питания».
— Ты какая-то… измотанная, — заметила Оля. — Но… будто светишься?
Светлана пожала плечами:
— Дима ушёл. Сказал, хочет пожить отдельно.
— И как ты?
— Странно. Будто в невесомости. Знаешь, как в самолёте — страшно, но круто.
Дома она впервые услышала тишину — не давящую, а уютную. Никто не ворчал из-за её новых книг, не закатывал глаза над её сериалами, не требовал «расскажи, как день», чтобы тут же перебить своими делами.
В субботу она проснулась в одиннадцать. Не в семь, чтобы готовить «полноценный завтрак». Просто в одиннадцать — потому что захотелось. Заварила растворимый кофе, который Дима называл «отравой», и вышла на балкон.
Весна захватила Казань. Двор пестрел детскими велосипедами, башмаками, смехом. Где-то играла гармонь.
Позвонил сантехник:
— Светлана Михайловна? Вы вызывали? Труба подтекает.
Раньше она бы сказала: «Я мужа позову». Теперь ответила:
— Заходите.
Мастер в заляпанной робе быстро разобрался:
— Прокладка старая. Надо менять.
— А… сложно?
Он ухмыльнулся:
— Да ерунда. Сейчас сделаю.
Следующий час она помогала, подавая ключи и задавая вопросы. Оказалось, всё просто. Просто раньше никто не считал нужным объяснять — «неИ когда дверь закрылась за сантехником, Светлана вдруг поняла, что не боится оставаться одна — потому что впервые за долгие годы ей было интересно с самой собой.